Ким Филби родился 1 января 1912 года в семье колониального чиновника в Индии, известного арабиста (впоследствии отец Филби принял ислам и женился во второй раз на саудовской рабыне). Жил с матерью в Англии, но был очень близок с отцом, который наделил его прозвищем Ким, по имени заглавного героя романа Р. Киплинга . Позднее прозвище заменило настоящее имя.

В 1933 году Филби окончил Тринити-колледж в Кембридже, получил диплом экономиста. Еще учась в колледже, проникся левыми идеями благодаря преподавателю экономики М. Доббсу, который свел Филби с В. Мюнценбергом, руководителем Международного комитета помощи жертвам германского фашизма. Мюнценберг, добровольно сотрудничавший с НКВД (1930-1935), привлек в 1934 году к этой работе и Филби. В том же, 1934 году году Филби женился на А. Фридман (Кольман), являвшейся агентом Коминтерна в Вене. Одним из первых заданий Филби по возвращении из Вены была вербовка агентов для создания первичной ячейки: первыми стали выпускники Кембриджа Гай Берджесс , который позднее привлек Дональда Маклейна , и Энтони Блант , привлекший, в свою очередь, Джона Кэрнкросса . Так сложилась Кембриджская пятерка, участники которой никогда не считали себя шпионами; они были уверены в том, что борются с фашизмом и реально победить его может лишь Советский Союз.

В 1937 году в качестве корреспондента газеты «Таймс» выехал в Испанию, где полыхала гражданская война. Там Филби добыл ценную информацию о размере итальянской и немецкой помощи режиму Франко. В то же время его корреспонденции носили профранкистский характер, что обратило на себя внимание правых кругов. Во время Второй мировой войны Филби по рекомендации Берджесса поступил осенью 1941 года в Ми-6 , где занимался подготовкой специалистов по пропаганде, саботажу и диверсиям. Позднее стал руководителем европейского отдела МИ-6, занимавшегося Испанией. Филби серьезно подорвал шпионскую немецкую сеть на испанской территории. Он выступил с инициативой ликвидации Ф. Канариса , который должен был прибыть с визитом в Испанию, но его предложение было категорически отвергнуто. В 1942-1943 годах круг его деятельности расширился (Северная Африка и Италия), в конце 1944 года Филби по настоянию Москвы попытался занять пост начальника отдела по изучению советской и коммунистической деятельности и сумел добиться этого назначения. Благодаря Филби Кремлю становилось известно обо всех мероприятиях по борьбе с коммунизмом.

В конце войны Филби официально развелся с первой женой, хотя расстались они гораздо раньше, и женился на Айлин Фирс, от брака с которой у него было четверо детей.

В 1947-1949 годах работал в Турции, занимался вербовкой бывших советских граждан по засылке их в СССР; вся информация по завербованным лицам сразу же передавалась в Москву. В 1949 году был назначен представителем английской секретной службы при ЦРУ в Вашингтоне. Главным образом благодаря информации Филби западным спецслужбам не удалось свергнуть режим Э. Ходжи в Албании, хотя такие попытки ими предпринимались неоднократно в начале 1950-х годов.

В начале 1950-х годов в ЦРУ активизировалась работа под кодовым названием «Венона» по дешифровке донесений советских агентов во время войны. Филби старался приостановить этот процесс, но по мере успехов в дешифровке в мае 1951 года серьезное подозрение пало на сотрудника британского посольства Маклейна. Филби сумел его предупредить с помощью Берджесса о готовящемся допросе. В результате Маклейну и сопровождавшему его Берджессу был устроен побег в СССР.

После их бегства положение Филби резко усугубилось, он был немедленно отозван в Англию по настоятельному требованию директора ЦРУ У. Смита. По возвращении из Вашингтона Филби вышел в отставку. Руководство в целом было убеждено в его предательстве, но весомых улик не было.

В течение трех лет (1951-1954) Филби не имел контактов с Москвой. Но когда страсти улеглись, он возобновил связь. В 1956 году ему помогли устроиться корреспондентом журналов «Экономист» и «Обсервер» в Бейруте. Но продолжали появляться новые свидетельства о связи Филби с СССР. Постоянно испытывая стресс, он пытался заглушить его алкоголем. Это усугубило семейные проблемы, он расстался со второй женой, с третьей также были проблемы. Неожиданно в начале 1963 года он признался своему прежнему коллеге в связях с Москвой и по решению Центра 23 января был переправлен в Советский Союз. Через девять месяцев к нему приехала жена, которая так и не смогла приспособиться к условиям московской жизни и через некоторое время уехала.

Филби начал работать над книгой своих воспоминаний «Моя молчаливая война» (вышла в 1968). Формально Филби числился в аппарате КГБ в качестве консультанта. В 1965 году он был награжден орденом Ленина. В 1971 году Филби женился в четвертый раз на советской гражданке, но и этот брак не принес ему успокоения. Идеи перестройки воспринял негативно, резко критиковал М. С. Горбачева .

Весной 1988 года у Филби случился первый инфаркт, за ним последовал второй и 11 мая его не стало. Выдающегося разведчика похоронили с почестями на Кунцевском кладбище в Москве.

Тем вечером, ровно 50 лет назад, в Бейруте бушевала гроза. Худой человек средних лет спокойно закрыл за собой дверь квартиры в доме, расположенном на холме, спустился на пять лестничных пролетов и вышел на темную Рю-Кантари. Удостоверившись, что за ним никто не следит, он быстро прошел по залитым водой улицам в порт, где его ждал сухогруз «Долматов». Как только он поднялся на борт, судно подняло якорь и вышло в бурное Средиземное море. Оно шло в Одессу, и на его корме развевался флаг с серпом и молотом. Проведя почти четверть века в тени, Ким Филби, наконец, отправлялся на свою духовную родину, которую он раньше посещал только в мыслях.

Побег Филби в Советский Союз 23 января 1963 года стал одним из самых драматических моментов холодной войны. Исчезновение Филби дополнило тот унизительный удар, который нанесла по тайному миру британских спецслужб «Кембриджская пятерка». Девятью годами раньше министр иностранных дел Гарольд Макмиллан (Harold Macmillan) заявил в Палате общин, что оснований считать Филби так называемым «Третьим» - человеком, который помог бежать в Россию в 1951 году шпионам Гаю Берджессу (Guy Burgess) и Дональду Маклину (Donald Maclean), - нет. Между тем, именно Филби и был этим «Третьим».

Еще были «Четвертый» - Энтони Блант (Anthony Blunt) - и «Пятый» , Джон Кернкросс (John Cairncross), который помог выдать секрет атомной бомбы. Однако Филби остается архетипическим предателем. Им восхищались в MИ6 - секретной разведывательной службе, - пока он посылал агентов на смерть за «железный занавес».

Не последнее место среди жертв той войны, которую Филби вел против своей родины, занимают его жены, а также дети, вынужденные жить в «вакууме», созданном его исчезновением. Дадли Филби (Dudley Philby), которого друзья называют Томми, - третий из пяти детей шпиона. Всех их родила вторая жена Филби Эйлин. Брошенная мужем, она умерла от дыхательной недостаточности в 1957 году в возрасте 47 лет. Вскоре после этого Томми и остальные дети Филби лишились также и отца. Его заподозрили в шпионаже, он вынужден был уйти из МИ-6 и, занявшись журналистикой, уехал в Бейрут корреспондентом Observer и Economist. Его бегство в 1963 году раскололо семью.

«Когда наша мать умерла, а отец уехал, нас разобрали родственники и крестные. Все они были с нами добры и внимательны и очень нам сочувствовали», - рассказывает Томми.

Он смог посетить отца в его изгнании только спустя годы. Они сумели восстановить отношения, и Томми в семидесятых годах пять раз посещал Москву.

«Я получил письмо спустя много месяцев, когда отец был в Москве, - вспоминает он. - Он все держал в секрете, но отцом он был очень хорошим. Он просто верил в коммунизм и следовал своей вере. Мне Москва не понравилась - я люблю виски».

Ночной побег Филби был вызван визитом бывшего главы резидентуры МИ-6 в Бейруте Николаса Элиота (Nicholas Elliott), которого послали добиться признания от старого друга. 10 января 1963 года Филби устно сознался Элиоту в обмен на обещание неприкосновенности. Шестью днями позже Филби вызвали в британское посольство. Заподозрив ловушку, «Третий» связался со своим куратором из КГБ, который и организовал его морскую эвакуацию.

«Мой отец был очень добрым человеком, у которого были свои убеждения, - говорит Томми, большую часть жизни проработавший с лошадьми. - Я был с ним не согласен, но он был тем, кем был. Что я мог с этим поделать?».

А как насчет тех, кто погиб из-за измены Филби?

«Нет никаких сведений о том, что кто-то из-за нее погиб».

Однако Майкл Смит (Michael Smith), автор книги «Шесть» (« Six»), посвященной истории МИ-6, так не считает. Он вспоминает о десятках, если не сотнях обреченных агентов, которые были заброшены в недавно сформированный Восточный блок МИ-6 и ЦРУ в послевоенный период.

«Количество сорванных операций МИ-6 и убитых из-за предательства Филби агентов невозможно подсчитать, - утверждает он. - Однако ясно, что он сорвал все планы в Прибалтике, Польше, Албании и на юге Советского Союза. Некоторые из этих операций, без сомнения, потерпели бы неудачу по другим причинам, но за их провал в полном масштабе отвечает Филби».

Испортила ли жизнь Томми репутация отца? «Нет-нет, - уверяет он. - У меня отличные друзья и хорошее здоровье».

Россия второй половины ХХ века оказалась далеко не тем социалистическим раем, о котором мечтал Филби в золотые юношеские годы в Кембридже. К тому же, его не только не встретили как героя, но и задвинули на обочину, так как КГБ боялся, что он на самом деле был двойным агентом. В результате Филби начал искать утешение в бутылке.

«Я не был готов увидеть то, что увидел, - вспоминал генерал КГБ Олег Калугин, посетивший в 1972 году квартиру Филби в доме недалеко от улицы Горького. - В полутемной прихожей меня встретила человеческая развалина, от которой разило водкой».

Калугина отправили реабилитировать Филби. Кремль увидел, что число потенциальных агентов на Западе стало сокращаться, и решил показать, что он может обеспечить своим «кротам» счастливую жизнь в отставке.

Несмотря на «просушку» Филби так официально и не взяли на работу в КГБ. Тем не менее, ему обеспечили комфортные условия: отремонтированную квартиру, дачу, поставки английской горчицы, оксфордского конфитюра и вустерширского соуса, а также романов П. Г. Вудхауза - реликвий былой жизни, которую он оставил позади той январской ночью.

Помимо фактического интереса, книга любопытна и с литературной точки зрения. Милн - племянник знаменитого писателя Алана Александра Милна, автора «Винни-Пуха», он тоже не чужд писательского дарования.

Их дружба началась задолго до того, как Филби был завербован в 1933 году в так называемую кембриджскую пятёрку, куда, помимо него, входили Гай Бёрджесс, Дональд Дюарт Маклин, Джон Кэрнкросс (его участие всегда оставалось под вопросом) и якобы вербовавший всех Энтони Блант. На закате жизни Филби утверждал, что на самом деле никакой «пятёрки» не было и Кембридж вовсе не являлся точкой отсчёта в деле сотрудничества английских интеллектуалов с советской разведкой - они работали за идею и отказывались от оплаты.

Вместе с Милном Филби учился в Вестминстерской школе, одной из старейших мужских частных школ Лондона, основанной в 1560 году. И хотя в университеты они поступили разные - Филби пошел в Тринити-колледж Кембриджского университета, а Милн - в Крайст-Чёрч в Оксфорде, связи не прерывались и в дальнейшем. Вскоре они стали ещё и рабочими: Милн поначалу служил под началом Филби, а затем и сам стал важным сотрудником разведки. Датой окончательного разрыва можно, видимо, считать 1963-й, когда Филби бежал в Москву.

Но их отношения не прерывались и в те годы, когда Филби оказался под подозрением своих британских коллег и на какое-то время был даже вынужден покинуть Секретную службу. Газета «Совершенно секретно» печатает фрагмент посвящённой этому времени главы.

Чтобы облегчить чтение книги, стоит напомнить о специфическом словоупот-
реблении Милна. Автор воспоминаний использует для обозначения разведслужбы МИ-6 термин «СИС», а для МИ-5 - термин «Секретная служба». Требует расшифровки и аббревиатура ISOS: Intelligence Source Oliver Strachey (переводится как «Источник разведданных Оливера Стрейчи»). Эта служба названа в честь шифровальщика британского МИДа Оливера Стрейчи (1874 -1960), он занимался перехватом сообщений германского абвера в годы Второй мировой войны и их расшифровкой.

Комментария требует и имя Константина Волкова: вице-консул советского генерального консульства в Стамбуле в 1945 году решил попросить с женой убежища у англичан, пообещав им в обмен на паспорт выдать массу тайн НКВД. В итоге его переправили тайно в Москву, где расстреляли как предателя.

Шеф подсекции Vk

…Хотя я и покинул подсекцию Vd (теперь во главе её был поставлен Десмонд Пэйкенхем), Ким в качестве шефа Vk всё ещё был моим непосредственным начальником. Наше внимание всё больше занимала тема антигитлеровских заговоров внутри Германии и попытки заговорщиков привлечь к себе интерес и поддержку союзников. Одному из своих офицеров, Ноэлю Шарпу, я поручил всё рабочее время посвящать только этому вопросу. Ещё летом 1942 года Отто Йон во время одного из своих визитов в Мадрид в качестве юрисконсульта авиакомпании Lufthansa начал передавать информацию агенту СИС о группе лиц, среди которых были Людвиг Бек, Карл Фридрих Гёрделер и другие, которые якобы планировали свергнуть режим Гитлера. В последующие два года аналогичная информация поступала и от других агентов, таких как Адам фон Тротт и Ханс Бернд Гизевиус. Политическая цель группы состояла в том, чтобы сформировать правительство, которое дружественно настроено по отношению к Великобритании и Америке и готово к заключению мира.

Возник миф о том, что Киму - в интересах русских - удалось как-то придерживать подобные донесения или по крайней мере расценивать их как ненадежные. Не сомневаюсь, что если бы он увидел в той ситуации возможность помочь русским, не подвергая себя опасности, он бы ею наверняка воспользовался. Однако на самом деле его положение не позволяло как-то влиять на события. С одной стороны, заговорщики поддерживали связь как с американцами, так и с британцами. Внутри структуры СИС именно Секция I, а не V решала, какую политическую информацию надлежит передать в Министерство иностранных дел и другие ведомства Уайт-
холла. Насколько я помню, донесения Йона и в самом деле распределялись Секцией I - с разумными пометками о том, что, поскольку источник не является регулярным агентом СИС, за его послания целиком ручаться нельзя. Предполагаю, что нечто подобное происходило и с донесениями от других эмиссаров. (…)

Однако мы с Ноэлем Шарпом со всё возрастающим интересом и оптимизмом следили за этой группой заговорщиков, и я не помню, чтобы мнение Кима на этот счёт шло вразрез с нашим. Возражения на предоставление поддержки этим и аналогичным попыткам высказывались в Министерстве иностранных дел. Согласно принятой стратегии, отвергалось всё, что могло интерпретироваться как попытка вбить клин между западными союзниками и Россией. Возможно, сказывалось также нежелание - как в самом Министерстве иностранных дел, так и в других ведомствах - поверить в то, что это уже не какая-нибудь мелкая группа малоопытных любителей, едва ли способных чего-то достигнуть.

Вскоре после подрыва адской машины 20 июля 1944 года несколько наших офицеров, как водится, слушали новости, собравшись у радио на Райдер-стрит, 14. Ноэль и я, раскрыв рот и онемев от удивления, узнали, что большинство заговорщиков уже пойманы и даже расстреляны. Возможно, многих из них уже давно держали в поле зрения, но гестапо всё-таки не удалось пресечь действия Клауса фон Штауффенберга, которому удалось лично разместить бомбу под переговорным столом Адольфа Гитлера.

Ноэль Шарп, который позже стал хранителем отдела печатной литературы в Британском музее, недавно подтвердил мне, что у него не было никаких свидетельств, оснований или подозрений о том, что Ким пытался придержать или классифицировать как ненадежное любое из донесений, которые мы получали по данному вопросу, или что он вёл какую-то свою игру, тем более во всем, что касалось участников заговора 20 июля. Также уместно заметить, что Ким участвовал в отправке Клопа Устинова (отца знаменитого Питера Устинова) в Лиссабон. Помнится, это произошло где-то в начале 1944 года. Ему было вручено письмо, целью которого было восстановить дружеские отношения с немцами, настроенными против Гитлера, которых он знал в прошлом. (…)

Конец связи

Большинству людей приходится преодолевать неудачные полосы в жизни, но испытание, которому подвергся Ким Филби, было несколько иного порядка. Весь его мир, казалось, разрушился. Блестящая карьера, большие надежды исчезли, растворились, теперь он стал изгоем, попав под серьёзное подозрение. Эйлин позже призналась Мэри, что уже несколько недель их дом в Рикменсуорте находится под наблюдением бригады рабочих, которая неподалёку не очень убедительно занимается дорожными работами. Возможно, так и было, или, может быть, это оказались просто очень ленивые рабочие. Как только вам кажется, что за вами следят, всё вокруг приобретает зловещий оттенок. Ким, по словам Эйлин, пребывал в состоянии, близком к шоку, и очень не хотел оставаться один. В то же время из дома бы он в любом случае не вышел…

Это был период основных допросов в МИ-5, то есть «судебного расследования», проводимого в ноябре 1951 года при участии Г.П. Милмо, ранее офицера МИ-5, а к этому времени уже королевского адвоката. Несколько раз Филби допрашивал опытный дознаватель Джим Скардон. Находясь в Германии, я мало что слышал об этом, за исключением каких-то обрывков информации, к тому же не всегда надёжных. Например, рассказывали, что когда Ким попытался прикурить сигарету, Милмо сердито выхватил её и швырнул на пол. Я также слышал - возможно, это позднее сообщила Эйлин, - что Кима особенно угнетала необходимость отвечать на вопросы перед лицом старых коллег по МИ-5, таких как Дик Уайт и тот же Милмо, которые раньше так высоко ценили его. Может показаться странным, что отношение друзей по СИС и МИ-5 имело для него такое значение, но я уверен, что, с одной стороны, Ким целиком и совершенно искренне участвовал в жизни СИС и был так же заинтересован в работе, компании и хорошем мнении коллег, как и любой другой офицер СИС. Не думаю, что то же самое справедливо в отношении любого другого шпиона уровня Кима Филби; например, я очень сомневаюсь, что это в целом относится к Джорджу Блейку, хотя, поскольку мне не довелось узнать его поближе - где-нибудь за пределами конторы, - то всё это лишь моё личное впечатление.

К тому времени, когда мы с Мэри возвратились в Англию в августе 1952 года, допросы Кима Филби уже закончились; очевидно, результаты были спорные, неоднозначные, и основной накал прошёл. Но осталась безнадёжность. Все официальные или полуофициальные посты были для него теперь, конечно же, закрыты. Прошло некоторое время, прежде чем ему удалось - через Джека Айвенса - найти себе место в торговой фирме, где он проработал несколько месяцев. К коммерции у Кима не было ни малейшей тяги. Было грустно наблюдать, как он занимается неинтересной, тоскливой работой, которая была и ниже его способностей, и в некотором смысле выше их; это всё равно что преподаватель чешского языка метёт улицу, и получается у него не слишком хорошо. Для Кима, человека, который естественным образом принадлежал к элите, было крайне трудно примириться с нудным и совершенно непригодным для него занятием. Но я предполагаю, что, если нужно, он смирился бы с этим. Сейчас он находился в поисках; ему нужен был шанс снова что-то сделать для русских.

Ким Филби с женой Руфиной. Фото из архива документов КГБ

Утечка информации

В течение последующих трёх лет, пока нас снова не направили за границу в октябре 1955 года, мы с Мэри встречались с Кимом и его семейством довольно регулярно, с интервалами в несколько недель. Никаких указаний от начальства, препятствующих таким встречам, я не получал; и тем более никто мне не приказывал встречаться и докладывать потом всё, что я видел или узнал. Хотя сам Ким при виде меня, возможно, и задавался таким вопросом. Большинство его старых друзей в СИС и других официальных отделах посчитали, что разумнее вообще прекратить знакомство. И действительно, могу припомнить очень немногих, которые состояли на службе и продолжали с ним регулярно видеться. (…)

Многие в СИС, которые, как и я, крайне мало знали о деле Кима, придерживались мысли о том, что он всё-таки не совершал никаких серьёзных преступлений. Хотя мы признавали, что не располагаем никакими надежными фактами, чтобы так судить об этом. Одна важная вещь, про которую мы не знали и о которой я узнал, лишь прочитав его книгу «Моя тайная война», заключалась в том, что на фоне улик, предъявляемых ему на допросах в МИ-5, были две весьма зловещие мелочи. Через два дня после того, как информация о Волкове в 1945 году поступила в Лондон, было отмечено «впечатляющее» увеличение объёма телеграфной переписки НКВД между Лондоном и Москвой, сопровождаемое таким же ростом объёма корреспонденции между Москвой и Стамбулом. А в сентябре 1949 года, вскоре после того, как Ким узнал, что британцы и американцы расследуют подозрительную утечку из британского посольства в Вашингтоне, случившуюся несколькими годами ранее, наблюдалось аналогичное увеличение потока телеграмм НКВД. Ким не говорит о том, показывали ли ему в МИ-5 какую-нибудь статистику, чтобы подкрепить эти улики, или просто рассчитывали, что он поверит на слово.

Если верно последнее, то нельзя исключать и то, что в МИ-5 немного блефовали, преувеличивая реальные данные об объёмах переписки НКВД. Но ответ Кима, вероятно, мог лишь усугубить подозрения: когда его спросили, может ли он как-то объяснить такое резкое увеличение числа телеграмм, он просто ответил, что не может. Едва ли это реакция невинного человека. Ким утверждал, что причина, по которой Дональд Маклин был предупреждён об опасности, заключалась в том, что, с одной стороны, он сам заметил слежку, а с другой, что у него забрали определённые категории секретных документов.

Но здесь всплыли новые независимые свидетельства, наводящие на мысль о том, что русских, возможно, действительно кто-то информировал. По крайней мере, об эпизоде с Волковым. Можно было бы ожидать, что невинный без особых раздумий заявил бы своим дознавателям, что если цифры вообще хоть что-нибудь значат, тогда МИ-5 должна искать среди тех, кто до сих пор на свободе. Думаю, что если бы факты о движении телеграмм НКВД стали известны в СИС, виновность Кима представлялась бы не такой спорной. Многие также задаются вопросом, до какой степени те, кто информировал Гарольда Макмиллана перед его выступлением в палате общин в ноябре 1955 года, знали об этих свидетельствах, на первый взгляд довольно изобличающих…

Как-то вечером, после того как Ким поужинал с нами, он завёл разговор о Гае Бёрджессе. Жизнь Гая, сказал он, к 1951 году, очевидно, являла собой полную безнадёжность, и если он действительно русский шпион, то это напряжение, должно быть, для него совершенно невыносимо. Продолжив, Ким сказал, что долго копался в памяти в поисках любых деталей, которые помогли бы выяснить правду о Гае, и вспомнил одну, наверное, весьма существенную вещь. Во время войны Гай какое-то время усердно добивался расположения одной дамы из известного семейства, которая работала в Блечли. Очевидно, предположил Ким, Гай рассчитывал, что она рано или поздно проговорится ему о своей работе и сообщит какие-нибудь важные подробности. Несколько озадаченный, я спросил, не ждёт ли он, что я передам эту информацию службе безопасности. «В общем, да, - слегка удивившись, ответил Ким. - Потому я и упомянул об этом». Чем больше я думал об этом, тем загадочнее казался мне этот инцидент. Две вещи казались абсолютно очевидными. Во-первых, если Гай действительно добивался общения с той дамой, то этот факт к настоящему времени был бы общеизвестен. Во-вторых, причина, вероятнее всего, связана с её известным именем, нежели с чем-нибудь ещё. Гай всегда был падок на знаменитости; как однажды выразился Денис Гринхилл в статье The Times, «я никогда не слышал, что человек, который бахвалится знакомствами с известными людьми, - выходец из той же среды». Когда я упомянул об этой истории в соответствующем отделе, она не возбудила никакого интереса - судя по всему, по вышеназванным причинам.…

Варианты бегства

В других источниках я прочитал, что в этот период он сильно пил, но у меня такого впечатления не сложилось. С одной стороны, на выпивку требовались немалые деньги. Прежде всего за эти годы моих нечастых посещений семейства Филби мне запомнились маленькие дети: пятеро детей Кима, наш собственный ребенок и ещё дети наших соседей. Везде царил шум и гвалт, однако дети всё-таки были под пристальным надзором и воспитывались надлежащим образом. При всех проблемах и невзгодах, свалившихся на семью, Ким и Эйлин были хорошими родителями. Дети имели для Кима огромное значение. У меня сложилось ощущение, что, если бы не эти пятеро, он, возможно, уже тогда перебрался бы в Россию. Это не представляло больших трудностей. Ему ведь не запретили выезжать за границу. В своей книге он пишет, что в 1952 году посетил Мадрид в качестве внештатного журналиста (я этого не помню, но, видимо, в то время я всё ещё находился в Германии). Позже, если мне не изменяет память, он вылетел в Триполи по делам коммерческой фирмы, а в 1954 году взял Конни на Майорку, где они остановились в доме Томми и Хильды. В своей книге он пишет, что рассматривал несколько вариантов бегства именно в тот период. Он упоминает о плане, первоначально разработанном для Америки, но требующем лишь незначительных модификаций, чтобы он годился и для Европы. Не думаю, что здесь требовалось какое-нибудь скрупулезное планирование. Он мог бы с имеющимся британским паспортом выехать в какую-нибудь западную страну, имеющую воздушное сообщение с советским блоком, а оттуда после посещения советского посольства или, возможно, офиса «Аэрофлота» и получения визы отправиться прямиком в Москву, Прагу или в другое место.

Свою работу в экспортно-импортном бизнесе он через несколько месяцев оставил, и потом больше двух лет у него не было постоянной работы. Лишь иногда, крайне нерегулярно, он зарабатывал кое-что как внештатный журналист. В какой-то момент у него возникли надежды на то, что ему предложат работу над сценарием кинофильма - о первобытных людях. «В этой задумке привлекала одна деталь, - сказал мне Ким. - Не думаю, что раньше снимался фильм, в котором участвовали абсолютно голые мужчины и женщины». Говорят, в фильме был задействован кто-то из весьма известных актёров, и у Кима состоялось несколько собеседований, однако в итоге из этой затеи ничего не вышло.

Редакция благодарит издательство «Центрполиграф » за предоставленный фрагмент книги «Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ»

Ким Филби - личность известная. Очень известная. Шутка ли, советский агент-нелегал, который работал в самом сердце английской разведки около тридцати лет, а когда оказался на грани провала, просто ушел в Советский Союз. Ушел, конечно, очень «не просто», но главное - результат. А результат оказался стопроцентным. В СССР Филби считают одним из величайших разведчиков эпохи. В Великобритании - одним из величайших предателей, нанесшим огромный урон интересам британской короны. Но, несмотря на такую известность, история его жизни, как и подобает истории жизни разведчика такого масштаба, до сих пор окутана легкой дымкой недосказанности и порождает больше вопросов, чем дает ответов.

Мальчик из хорошей семьи

Вообще-то англичанин Гарольд Адриан Рассел Филби родился в Индии. Обыденное дело для Британской империи. Шел 1912 год. Семья была, что называется, из элиты. «Голубая кровь». Его отец, Гарри Сент-Джон Бриджер Филби, был британским чиновником при правительственном кабинете местного раджи, то есть работал, по сути, в британской колониальной администрации. Еще он занимался востоковедением и был очень известным арабистом. Мало того, Ким (это прозвище будущему советскому разведчику дали в детстве в честь героя наиболее популярного романа Киплинга) - достойный продолжатель старинного английского рода. Его дед по линии отца владел кофейной плантацией на Цейлоне. А женой этого деда, стало быть, бабушкой Филби, была Квинти Дункан. Вот эта самая бабушка происходила из семьи потомственных военных. Как сказали бы сейчас - династии. И одним из представителей этой династии является не кто иной, как фельдмаршал Монтгомери.

По дороге высшего общества

Что мы видим далее в биографиях Кима Филби? Далее мы видим обычный путь отпрыска старинного рода. Воспитывали его не в Индии. В Англии. Занималась этим делом как раз бабушка. Видимо, воспитывала хорошо - паренек окончил Вестминстерскую школу с отличием. Ну и в 1929 году, как и подобает будущему представителю английской элиты, начал обучение в Тринити-колледже Кембриджского университета. А вот потом начинается нечто невообразимое.

Социалист? Не может быть!

А дальше биографы Кима Филби сообщают нам, что тот уже в Кембридже был социалистом. Да, юноша из хорошей семьи. Старинный английский род и всё такое. Социалист. Мало того, через четыре года он оказывается в Австрии, где принимает деятельное участие в работе… Международной организации помощи борцам революции. Это, чтобы вы лучше понимали, не просто организация сочувствующих бездельников. Нет. Это коммунистический аналог Красного Креста. И создан он был по решению Коминтерна.

«Откуда у парня испанская грусть»

Кстати, да. Откуда? Откуда весь этот крутой революционный коммунистический замес, в конце концов приведший Филби в Испанию времен гражданской войны, а потом и в Советский Союз? Читаем еще раз его биографию и обнаруживаем, что один из тех, кто писал о Гарольде Адриане Расселе Филби, сообщает прелюбопытнейшие известия. Оказывается, папа Филби, тот, который Гарри Сент-Джон Бриджер, был не просто чиновником колониальной администрации. Он был советником Уинстона Черчилля, он был министром внутренних дел в Месопотамии, он был советником и, как пишут, могущественным советником короля Ибн Сауда. Он принял мусульманство с именем Хадж Абдаллах, он взял второй женой саудовскую девушку-рабыню, он был английским шпионом, и он при этом… с огромным презрением относился к своему классу, считал британскую бюрократию бестолковой и не принимал официальную политику Британии на Ближнем Востоке. Вот, дескать, отсюда у Филби-младшего нелюбовь к британскому правящему классу и социалистические настроения. Но, оказывается, это вовсе и не удивительно, потому что у большинства английских интеллектуалов того времени неприятие британского истеблишмента просто зашкаливало. Быть коммунистом было почетно, а Маркс был иконой. Вот так.

Большие разночтения вызывает вопрос о том, когда, собственно, Филби стал работать на советскую разведку. Все, однако, сходятся в том, что привлек Кима к работе на разведку СССР советский разведчик-нелегал Арнольд Дейч.

Только вот где и, самое главное, когда? Кто-то считает, что это случилось, когда Филби был спецкором «Таймс» в Испании, во время тамошней гражданской войны. Кто-то говорит, что он стал работать на советскую разведку еще в Англии в 1934 году. Третьи также говорят об испанском периоде Филби, но настаивают на том, что работал он тогда не на советскую разведку в чистом виде, а на разведку Коминтерна. Хотя, в принципе, это в немалой степени одно и то же, да к тому же еще большой вопрос, что это такое - «разведка Коминтерна»? Интересно, что некоторые авторы приводят мнение, которое якобы принадлежит британским правительственным кругам. Вроде бы там считают, что Ким стал работать на разведку СССР уже в ходе Второй мировой войны. Причем имеется в виду, скорее, не Вторая мировая, а именно наша Великая Отечественная, то есть период с 1941 года. Но это и понятно: британцам, возможно, просто не хочется признавать, что они взяли советского разведчика на работу в знаменитую МИ-6 (SIS). А так вроде получается по их версии, что сначала он стал британским разведчиком, а потом уже был завербован Советами.

Награды двух разведок

Что самое занимательное в истории Кима Филби, так это, что в МИ-6, куда он попал в 1940 году благодаря еще Гаю Бёрджессу, также работавшему на СССР, его сделали главой отдела контрразведки. То есть он фактически беспрепятственно мог иметь контакты с людьми, подозревавшимися в качестве советских шпионов. Это на самом деле было замечательное прикрытие. А еще более замечательным оно стало в 1944 году, когда Филби поставили руководить отделом, который занимался противодействием советской и коммунистической деятельности в Британии. Ким вообще считался восходящей звездой британской разведки. Был одним из ее руководителей, при этом не за страх, а за совесть работая на Советский Союз. В результате Филби был награжден правительством Британии и советским правительством. Причем советские награды были очень весомыми: ордена Ленина, Красного Знамени и Отечественной войны I степени.

Самые весомые достижения

Достижений у советского разведчика Кима Филби хоть отбавляй. Ведь он выполнял очень серьезные и щепетильные задания МИ-6, а значит, имел прекрасную возможность передавать важные сведения для Советского Союза. По некоторым данным, Филби только за время ВОВ передал для Москвы более девятисот документов.

Но, по словам его четвертой (и последней) супруги Руфины Пуховой, на которой он женился, когда окончательно перебрался в СССР, своей главной заслугой он сам считал информацию, которую передал в центр перед знаменитой битвой на Курской дуге, от исхода которой во многом зависел собственно и исход самой войны.

Ким не только сообщил, что немцы будут делать ставку на свои тяжелые танки, но точно указал на деревню Прохоровку как место основного удара. Этим сведениям поверили, провели необходимую подготовку и… результат известен. Но сама Руфина Пухова акцентировала внимание на еще одной крайне важной информации, переданной Филби в Москву.

Это информация о том, что Черчилль будто бы давил на Трумэна, чтобы заставить того… сбросить ядерную бомбу на Москву.

Возможно, имеется в виду операция «Немыслимое», которую в оборонительном и наступательном варианте разрабатывали по заданию Черчилля уже в 1945 году.

Правда, о ставке на атомную бомбу в этой операции говорят редко. Подавляющее большинство экспертов сходятся во мнении, что это была операция, в которой предполагалось использовать обычное вооружение. И она была отклонена военными, которые посчитали, что быстрой победы над СССР объединенные британо-американские силы не добьются, и это приведет к тотальной войне, фактически к Третьей мировой, в которой шансы на победу станут очень сомнительными.

Провал без провала

Сказать, что Филби «провалился», нельзя. Он вообще за свою карьеру несколько раз выручал тех советских агентов, которые оказывались на грани провала.

А в 1951 году, работая в Вашингтоне, в том числе с ЦРУ и ФБР, он узнает, что под подозрение попали да советских агента - Дональд Маклин и Гай Бёрджесс. Филби с огромным риском для себя самого предупреждает их и… сам оказывается под подозрением. Фактически на грани провала.

Маклин и Бёрджесс вместе с Филби и Энтони Блантом считаются членами так называемой «Кембриджской пятерки», которая якобы представляла из себя ядро советской шпионской сети в Британии.

Почему «Кембриджская»? Потому что всех их будто бы завербовали во время учебы в Кембридже. Почему «пятерка»? Потому что есть мнение, что изначально это была ячейка Коминтерна, а такие ячейки состояли из пятерок. Сам Филби насмехался над этим. Он говорил, что его и других завербовали вовсе не в Кембридже, что у каждого была своя судьба, а вместе работать они стали уже позже. Также он утверждал, что в Кембридже не было никакой ячейки Коминтерна, потому и не определен пятый член «пятерки», которого без устали искали, да так и не нашли.

Кстати, из четверых раскрытых агентов трое, Филби, Маклин и Берджесс, были удачно переброшены в Советский Союз.

Против войны

Да, все-таки почему Филби стал советским агентом? Ведь одно дело быть коммунистом, а совсем другое работать против собственной страны.

Руфина Пухова отвечает на этот вопрос просто: Ким был антифашистом по своей сути. Он работал даже не столько на Советский Союз, сколько против фашизма. А после? Ведь несмотря на то что с 1951 года Филби был под колпаком у МИ-6 и МИ-5, он продержался до 1956-го. Может быть, после победы он работал против новой войны, считая, что только СССР способен ее остановить.

По крайней мере, он точно не знал, что о нем будут писать книги и снимать фильмы.

Сын известного британского арабиста Гарри Сент-Джона Бриджера Филби .

Биография

Незадолго до смерти, в 1988 году, Филби в своей московской квартире дал интервью посетившему его с разрешения КГБ английскому писателю и публицисту Филиппу Найтли. Интервью было опубликовано в лондонской газете «Санди таймс» весной 1988 года. По впечатлениям Найтли, перебежчик жил в квартире, которую он назвал одной из лучших в Москве. Ранее она принадлежала некоему высокому чиновнику из МИД СССР. Когда дипломат переехал в новый дом, КГБ сразу порекомендовал освободившееся жилище Филби. «Я сразу ухватился за эту квартиру, - поведал разведчик в своём последнем интервью. - Хоть она и расположена в центре Москвы, но здесь так тихо, будто ты за городом. Окна смотрят на восток, на запад и юго-запад, так что я целый день ловлю солнце».

Отмечается, что квартира Филби, исходя из возможности его похищения британскими спецслужбами, была наилучшим образом расположена и с точки зрения безопасности: проезд к дому затруднён, сам подъезд и подступы к нему легко просматривались и контролировались. В адресных книгах и списках московских абонентов номер телефона Филби не указывался, корреспонденция поступала к нему через абонентский ящик на Главпочтамте.

Филипп Найтли рассказывал о последнем жилище Филби: «Из большой прихожей коридор ведёт в супружескую спальню, спальню для гостей, туалетную комнату, ванную, кухню и большую гостиную шириной почти во всю квартиру. Из гостиной виден просторный кабинет. В кабинете стоит письменный стол, секретер, пара стульев и огромный холодильник. Турецкий ковер и шерстяной палас покрывают пол. На книжных полках, занимающих три стены, размещена библиотека Филби, насчитывающая 12 тысяч томов» .

Ким Филби умер 11 мая 1988 года. Похоронен на новом Кунцевском кладбище .

Награды

• Награждён орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Дружбы народов и медалями, а также знаком «Почётный сотрудник госбезопасности».

Руфина Пухова

Руфина Ивановна Пухова (иногда указывают двойную фамилию Пухова-Филби , р. 1 сентября 1932 года, Москва) - четвёртая и последняя жена советского разведчика и члена Кембриджской пятёрки Кима Филби и автор мемуаров о его жизни в Москве. Она родилась от русского отца и польской матери в Москве, в 1932 году. Работала корректором и пережила Вторую Мировую войну и заболевание раком. Она вышла замуж за Кима Филби в 1971 году, познакомившись с ним уже после того, как тот бежал в СССР, через Джорджа Блейка и прожила с ним до смерти последнего в 1988 году в квартире около Киевского вокзала и Москвы-реки. Эти годы не были лёгкими - в первое время муж пил, также он страдал от депрессии и разочарования некоторыми советскими реалиями. Когда Филби в конце концов скончался, вдова отвергла слухи о его самоубийстве , настаивая на версии смерти от проблем с сердцем. В своих воспоминаниях, увидевших свет после кончины мужа, она описала годы, проведённые в его обществе, его мотивы и затаённые мысли, также в тексты были включены не публиковавшиеся ранее автобиографические фрагменты, написанные самим Кимом Филби.

Мемуары, написанные Руфиной Ивановной

• Island on the Sixth Floor (включён в сборник о Киме Филби)
• Частная жизнь Кима Филби: московские годы (The Private Life of Kim Philby: The Moscow Years ) (2000).

См. также

Напишите отзыв о статье "Филби, Ким"

Примечания

Литература

• Найтли Ф. Ким Филби - супершпион КГБ. - М.: Республика, 1992. - ISBN 5-250-01806-8
• Филби К. Моя тайная война. - М.: Воениздат, 1980.
• «Я шёл своим путём». Ким Филби в разведке и в жизни. - М.: Международные отношения, 1997. - ISBN 5-7133-0937-1
• Долгополов Н. М. Ким Филби. - (Серия ЖЗЛ) - М.: Молодая гвардия, 2011.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Филби, Ким

Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза.)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.

В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.